— Вася, обещай мне, что все хорошо для тебя решится. Обещай мне, иначе я… Я сама чистосердечное сделаю.
Перебираю и перебираю ее ладони в своих, и сам себя утихомирить пытаюсь. Глядит на меня уверенно и грустно. Полхаты я готов разнести.
Чтобы моя Алиса у мусоров хоть минуту пробыла!
— Обещаю, и никаких чистосердечных от тебя не будет. Кто пацана воспитывать будет?
Она от возмущения чуть не подскакивает. Прямо как сыночек ее новоиспеченный, кстати.
— Вспомнил! Кулаков, ты… К совести моей взывать не надо, дубина. Лучше расскажи, как авария случилась и почему ты угашенный гоняешь!
— Потому что долбоебом был, вот как. Сама знаешь почему.
Впиваемся взглядами друг в друга, воздух как миражом поводит. Пальцы ее прохладные мои гладят. Хочу, чтобы царапала меня.
— Ты еще… ты хочешь быть вместе? — спрашивает таким тихим, таким нежным голосом, что я сначала думаю, мне послышалось.
Дергаю ее на себя ближе, и это предел моего спокойствия. Это я еще аккуратно.
— Что ты несешь? Где это я выдавал, что вообще можно быть не вместе. В больничке тебя ждал, думал, вспомнишь про меня.
— Я после… в тот вечер планировала прийти. Честно говоря, опасалась, выгонишь меня, — улыбается скованно и осторожно поглядывает.
Подваливает меня углями, конечно. Некоторые стынут. Точно меня хотела еще, вижу, что не врет.
Но опасалась? Блядь, даже если я тогда навалил криков тупых, Алиса же не думала, что я в ноги не бросился бы? Если пришла. Хоть бы написала, я бы даже из наркоза выпрыгнул.
Я-то куда от стыда мог прийти? Кричал ей, чтобы другим мозги ебала. Да я лучше живот себе вспорю, чем позволю каких-то других.
— Алиса, я угасился перед аварией, потому что… невыносимо, сечешь? Ждал тебя. Семь дней уже накатило. Помнишь?
— Помню, — грустит и отворачивается.
— Наговорил тебе дури. Я… проиграл на самом деле. Сечешь? От того и разорался.
Я, конечно же, ближе тулюсь. Оно само собой выходит. У колдовства здесь завод стальканатный где-то. Потому что я всегда должен быть максимально близко к ней, если даже только взглядом выхватываю. Канатами меня притягивает. А по ним ток сочится жаром.
— Я не хочу разговоров сейчас, — шепчет она и зажмуривается. У меня вместо гнили над ребрами сотни новых сердец вырастают и все они делают первый вдох одномоментно. — Давай потом поговорим завтра. Я хочу с тобой быть. Так сильно хочу. Ничего другого не хочу. Надоели разговоры.
Я речь подготовил длинную. Давно, а сегодня модифицировал ее.
Но это вообще неважно. Наоборот, правильно, завтра поговорим или потом. Все решено уже на самом деле, если она меня хочет.
Алиса нежится губами ко мне, вздыхает мне в рот. Лицо ее в клешни свои аккуратно беру и подливаю масла в огонь по чуть-чуть. Шавка способен сдерживаться.
Потом все к чертям летит. Она мне затылок царапает со стоном, и рассудок мой с троса срывается, грузовым лифтом вниз мчит.
Просит меня в спальню пойти. Несу ее туда, за рот цапая. Она улыбается, и я пережимаю ей бедро спелое. Стопорюсь, хоть она не злится.
На кровати Алиса стаскивать с себя одежду начинает. Я футболку стягиваю, а потом зависаю. Наблюдаю, как она быстро руками везде проходиться. Голой полностью остается. Сама. На моей кровати. Здесь.
— Ч-что-то не так? — приподнимается она на локтях, и одну ногу другой дергает.
Все так. Все, блядь, так. Просто закоротило в мозгах.
Планирую по полной ее сначала обслужить, и последовательность выдержать.
Оно все наоборот получается.
Лижемся, по покрывалу катаемся, кусаемся. Она в себя мой стояк направляет. Я, как электрическим проводом обжаренный, в нее влетаю.
Расходимся на такую мощь, что я от хлюпов последние атомы башки своец теряю.
Она горячая, мягкая. Потом влажная, пропарилась потом от меня. Мышцы у меня друг друга зажрать хотят, такой напор выдаю.
В какой-то момент ее целиком вжимаю в себя, и вот так на себя дергаю, а она ничего поделать не может. Нам с ней нравится такое. Она от беспомощности всегда мочить мне член пуще начинает. И я тогда самый на пик кайфа взлетаю.
Дает мне стоны свои выпить. Вокруг члена невольно сжимается и контролировать себя не может. Перекатываемся опять по кровати после разрядки. Напоминаю ей с каждым поворотом, что она навсегда моя только.
Потом я ей руки развожу и наконец-то насладиться загорелым телом вдоволь могу.
Спускаюсь губами к груди. У меня с ней особенные отношения. Доверительные. Сиськи мои родные, охуенные, и они все — мои по праву. Я их ласкаю, облизываю — они слушаются. Соски торчат. Слегка наказываю их, они румянцев заливаются, послушно в рот проскальзывают. Призывно колышатся, когда трусь и зверею немного. За мурашками прячутся, а я следы своих губ везде пропечатываю. И просто носом окружности пропахиваю, как сладко пахнут они…
— Вася?
Поднимаю голову, Алиса вся взмокшая выше пыхтит:
— Я еще тут, не забыл? Ты… от них живого места не оставишь.
Довожу ее потом до задушенного мычания в подушку.
Даю передохнуть Алисе немного. Копошится у меня в волосах, как обезьянка, пока я планшет проверяю.
Показываю, что мне на Петренко слили. Она хихикает. Я в космос пружиной на сердце вылетаю и обратно, сгорать в земной атмосфере. Еще хочу дизайн спорткомплекса ей показать, но не сегодня.
Она на боку лежит, на меня смотрит, когда я за охуевшую администрацию поясняю, размахивая руками. Она многих депутатов знает, так или иначе, поэтому вдвоем проходимся по ним катком.
Потом придумываем, что с зданием возле музея делать. Алиса немного скована, так как я полным козлом был, но я растормошу ее еще.
Притаскиваю нам воды, алкоголя. Себе — икру с хлебом. А ей конфеты. Благо, одна коробка нашлась. Нужно заказать всякого потом для нее и малого.
Алиса на мое поедание бутерброда глядит заинтересовано.
— Хочешь? — предлагаю, прожевав нормально.
Смеется, и в подушку утыкается. Видимо, мое поглощение пищи не очень элегантное, как и сам бутерброд.
— Не смейся над стариком.
И шлепаю ее добротно по аппетитной попке, что боковым изгибом ко мне повернута.
У меня роговицы глаз льдом закупоривает. Тошнота мохнатым валуном прокатывается до горла. Смотрю на зарумянившуюся кожу и не могу поверить, что я только что это сделал.
Глазами впитываю ее лицо, но она… не расстроена и не сердится. Ногами перебирает слегка, и упирается виском в ладонь полусогнутой руки.
— Прости, Алиса, я не думал вообще, — быстро наваливаю, от паники, скорее всего.
Она хмурится задумчиво. И, блин, только сейчас, видимо, понимает.
То есть, я еще хуже сделал. Она даже не восприняла это как сравнение. Она не вспомнила тот ужас.
— Ты чего? — заикается Алиса. — Я… я не… у меня нет травмы на всю голову. Это же… другое совсем. Просто шлепок.
Глава 47 КУЛАК
Отбросив остатки еды в тарелку, полирую румяную окружность ладонью.
— Забей тогда. Я… дебильно вышло, пиздец. Не хотел. Не хотел тебя задеть, ни так, ни по-другому.
Она губу закусывает, и избегает смотреть прямо. Но потом опускает взгляд на руку мою, что гладит отпечаток шлепка.
У нее соски торчат, отсюда вижу. Сглатываю судорожно, потому что… всегда тупизной считал все эти игры постельные. Бесполезным детским садом. Что-то сейчас многое кажется… правильным что ли.
Но сам сказануть не рискну. Она зарделась вся. Хочу между пухлых губок ее залезть и просечь насколько потекла. Жаль, лезть не буду.
Да, ее повело. По дыхалке и движению ног считываю.
Алиса еще одну конфету разжевывает и спрашивает:
— Тебе грудь, получается, моя нравится?
Мацаю бедро ее, хорошенько так. Чтобы прочувствовала. Руку бы свою теперь оторвать от изгибов.
Давно так не веселился, вообще-то. Как вопрос этот услышал. На самом деле, наверно, никогда.
— Нравится? Ты гонишь, Алиса? Нравится, епта. Торчу на них, считай. На сиськах твоих.
